«Лобстер»: секс по принуждению

Одиночки, измаявшиеся без партнера, наверное, с удивлением воспримут анти-утопию «Лобстер» греческого режиссера Йоргоса Лантимоса. Оказывается, одиночество — это благо, о котором можно только мечтать. Но герои «Лобстера» мечтать не способны, и одиночество им недоступно на законодательном уровне.

Гражданам некоего условного государства находиться в одиночестве запрещено. Нельзя не только жить одному, а даже появляться на улице без второй половины. Нарушителей насильственно отправляют в интернат, похожий на замаскированную тюрьму, где в течение сорока дней каждый обязан создать пару.

В целях результативности поиска партнера начальство карает мастурбацию засовыванием ладони преступника в раскаленный  тостер. А еще специально обученные горничные в принудительном порядке создают пациентам эрекцию, но дело до конца не доводят. Тоже для результативности поиска. В противном случае изгоев превращают в животных. Все в духе  демократии — сам выбираешь как партнера, так и животное.

Свобода выбора — понятно, фикция, как в любом тоталитарном обществе. Но человечество в нее (свободу) верит, ибо деградировало до степени дебилизма. Интеллект выхолощен настолько, что все понятия ограничиваются примитивными однозначными категориями. В паре имеют право состоять лишь те, кто обнаружил друг в друге нечто общее, но дальше близорукости или хромоты фантазия индивидов не распространяется. Чтобы создать пару с приглянувшейся девушкой, страдающей носовым кровотечением, один из недочеловеков постоянно бьется головой о стену. Или раскарябывает свой нос острым предметом. А если в паре возникают конфликты, то с целью устранения оных руководство направляет к ним дежурного ребенка.

Существует и альтернативная организация. Особи, способные к непослушанию, сбегают в лес к партизанам. А там установлены свои законы, прямо противоположные государственным. В этом мини-социуме запрещаются близкие отношения  и предусмотрены зверские наказания даже за невинный флирт. Самое страшное наказание — так называемое кровавое сношение, под страхом которого девушки и думать боятся о сексе.

И вот в этом паноптикуме возникает некое подобие любви. Персонажи Колина Фаррелла и Рэйчел Вайс проникаются взаимным интересом и начинают хаотично выяснять, что же у них общего. Оказывается, близорукость. Получив таким образом внушенное право на пару, они идут на колоссальный риск. Несгибаемая командирша банды (Леа Сейду), дабы наказать преступников, избавляет женщину от близорукости. Дальше влюбленные, в силу своих умственных способностей, вернее, отсутствия оных, ищут выход, как бы им опять обрести общность. Выход оказывается ослепительным. И это никакой не спойлер — это игра слов.

Выживут только любовники? Механизмами, пригодными для выживания в бездушной среде, любовники не обладают. Сойдясь вопреки лесным законам, они, вместо того чтобы вернуться в отель, оказываются еще более одинокими, чем были до встречи. Но осознание  кошмара выше  их понимания. Их инакость мнимая, она так же призрачна, как и свобода выбора.

Мир, созданный Йоргосом Лантимосом в духе Оруэлла, устойчив до такой степени, что никакого отклонения от него представить невозможно. Любовь этих двоих — никакое не отклонение, не взрыв энергетики, не прыжок из ада, не рывок в бесконечность. На это есть лишь намек, но нет почвы для намека. Люди-роботы, люди-недолюди, люди-нелюди слишком примитивны. Индивидуальность нивелирована, личностное начало стерто из программы. Они стали животными сразу при рождении, так что официальное превращение грозит лишь изменением внешности. Впрочем, персонаж Фаррелла и так похож на лобстера, в которого он согласен превратиться, — совершенно аморфный, стертый, неповоротливый господин, ни то ни се, ни рыба-ни мясо. Единственное, что в нем запоминается, — это густые черные усы.

Все прочие еще более статичны, схематичны и абстрактны. Режиссер, следуя абсурдистской логике омертвления, выхолостил из персонажей все, что могло бы напоминать живые эмоции и чувства. Никого, способного к настоящему протесту, в этой истории не предусмотрено, а значит, нет объекта для сочувствия и сопереживания. Да и протест здесь необязателен, ибо малейшая хитрость, незамысловатый маневр спасли бы несчастных от насилия над личностью. В том и беда, что животные этого подвида неспособны оберегать свои интересы.

Актерам нечего играть, а зрителям нечему удивляться. Действие течет неторопливо, и даже поступки, вернее, пародии на них лишены какого бы то ни было драйва. Жаль, что механистичность вымышленной страны воссоздана режиссером ее же средствами. На фестивале Британского кино в Москве «Лобстер» взял несколько призов, на Каннском кинофестивале удостоился гран-при жюри, приза «Пальмовая собака» и особого упоминания. А в широкий прокат не вышел. Прокатчик решил: скучно.